В.Ильин. Программист

Владимир Ильин

П Р О Г Р А М М И С Т

— А кто вы по профессии, если не секрет?

Вообще-то, я привык отвечать на такие вопросы автоматически. Что-нибудь вроде: "Слесарь-сантехник Большого адронного коллайдера". Или: "Сбиватель летающих тарелок". А еще: "Миллиардер в отставке"…

Но теперь, сам не зная почему, я мешкаю. Примерно две миллисекунды, не больше — но для меня и это странно.

Что со мной, черт возьми? Почему язык мой словно присох к нёбу и не желает нести пошлятину?

Наверное, дело в том, что девушка оказалась совсем не такой, как на фото, посредством которого я заочно познакомился с ней. Там было только ее лицо — довольно симпатичное, хотя и испорченное неумелым макияжем. Его вполне можно принять за маску, одну из тех миллионов, что существуют вокруг нас. Все равно что безликость манекенов или рекламных красоток: глянешь — и тут же забудешь.

А в реальности она — маленького роста. И вся — какая-то сжавшаяся. Словно ежесекундно опасается чего-то. Этакая синичка, для которой мир полон смертельных опасностей в виде мальчишек с рогатками, хищных котов и кружащих высоко в небе коршунов…

В следующий раз надо требовать не просто портрет, а фото во весь рост. Причем – с разных ракурсов. А еще лучше — видеозапись. Естественно, со скрытой камеры… Зефир, конечно, будет возмущаться. Подумает, что я капризничаю. Сколько лет работаю с ним, а до его заплывших жиром мозгов все никак не дойдет, что у меня — свои методы. Ничего. Перебьется. Может, и пожалеет, что связался со мной, но интересы дела — превыше всего…

Но все это — фон длиной в две миллисекунды, по окончании которого я, неожиданно для себя самого, изрекаю:

— Не секрет. Я — Программист.

Она окидывает меня быстрым ("птичьим"!) взглядом, в котором сквозит легкое удивление. Наверное, потому, что при мне нет ни ноутбука, ни прочих "дивайсов".

А если серьезно, я ведь в самом деле должен был представиться ей иначе. Кинорежиссером, например. Или актером — из еще не знаменитых, но подающих большие надежды. Для формирования у собеседницы хотя бы мимолетного интереса к своей особе с первых минут спонтанного знакомства.

Черт знает, что на меня вдруг нашло!..

— И что же вы программируете? — вежливо уточняет она, и голос ее уже балансирует на грани равнодушия, предвещающего быстрое расставание.

Еще пара стандартных реплик — и я ее потеряю.

А может, рискнуть и сыграть в открытую? Неужели тебе не надоело притворяться? Попробуй хоть разок нанести удар не в спину, а в лицо! Прямо вот в эти, доверчиво распахнутые серые глаза. Или ты боишься, что в решающий момент у тебя дрогнет сердце?

Вот блин! Сердце… Неужели у такого монстра, как я, может быть сердце, способное ощущать слабые уколы совести?

— Не что, а — кого… Так будет точнее, — вслух говорю я.

— Как это? — простодушно удивляется она, и ресницы взлетают к бровям. Теперь Синичка явно забыла о подстерегающих ее опасностях. — Я не поняла…

— Дело в том, что я программирую людей.

****

Первая книжка по НЛП попала мне в руки, когда я еще учился в школе. На обложке значился псевдоним какого-то шарлатана, выдававшего свой опус за гениальное открытие. Брошюрка была изготовлена самиздатовским способом. Некоторые слова были смазаны, и тогда текст приходилось додумывать. Трудно представить, сколько времени я затратил на эту дрянную книжонку! Почти как те ученые, которые когда-то пытались расшифровать древнеегипетские иероглифы.

Зато в итоге я запомнил сей ненаучный труд почти дословно. Любой текст можно вызубрить, как "Отче наш", если прочесть его сотню раз.

Главное, что я почерпнул из откровений Спиридона Унгуса, доктора неведомых мне тогда парапсихологических наук: любого человека можно запрограммировать, как робота, на совершение определенного поступка. Или ввести его в то или иное ИСС – измененное состояние сознания. Причем без помощи наркотиков, химических препаратов, гипноза и прочей дребедени. И не за длительный срок, как это практикуется, например, при педагогическо-воспитательных потугах, а быстро и эффективно. Практически мгновенно. И при минимальном внешнем воздействии "программиста".

А средство, которое предлагал автор книги, было настолько невероятным и простым, что оставалось лишь удивляться, почему это никому не приходило в голову на протяжении многих тысячелетий.

Слово — вот что было инструментом программирования людей. И не какое-нибудь суперзаклинание вроде сказочного "Эники-беники". Оно могло быть самым обычным — из тех слов, что люди слышат и произносят ежедневно, не придавая им особого значения.

Довод, который приводил доктор Унгус в подтверждение своей правоты, убивал наповал своей простотой и неотразимостью. Ну да, а как же иначе? Ведь сам Господь активно пользовался вербальным программированием при сотворении мира! Помните? "В начале было Слово"…

Нужно ли говорить, как подействовали подобные бредни на мальчишку, который еще не был испорчен школьным образованием настолько, чтобы перестать верить в чудеса?

И я заразился этой глупой, безнадежной, но такой притягательной верой в возможность подчинить любого человека своей воле. Я с упоением предавался несбыточным мечтам о том, как буду мгновенно усмирять любых негодяев, влюблять в себя самых неприступных красавиц (типа Зинки Григорьевой из восьмого "бэ") и управлять огромными массами людей.

Я воображал: наступит время, и для меня не будет ни преград, ни законов, ни проблем — ведь я стану поистине всемогущим. Как Бог. Заветное Слово сделает меня знаменитым, богатым и счастливым.

Нет-нет, я никогда не причиню людям зла, наивно думал я бессонными ночами. Свою способность я буду применять во благо не только себе (о себе я все-таки не забывал), но и другим людям. Всему человечеству — как Бэтман и прочие киношные супермены!.. Я сделаю так, что на свете не будет несчастных и бедных, больных и обиженных! Я отниму у зажравшихся толстосумов богатства и раздам их нищим и голодным! Я заставлю сильных не обижать слабых! Я не допущу войн и покончу с преступностью!..

Однако вскоре возникла одна небольшая проблема.

На уровне целеполагания всё было прекрасно и замечательно. Но стоило Унгусу (и всем прочим теоретикам нейролингвопрограммирования, книги которых я проглатывал в последующие годы) перейти к методике подчинения окружающих, как текст становился туманным и невнятным, словно бормотание дебила. Вместо четких, конкретных рекомендаций целыми километрами излагалась примитивная белиберда. Что-то вроде советов психотерапевтов, как бросить курить.

Наконец, я с горечью понял: все отцы-основатели НЛП несут околесицу. Разница между ними заключалась лишь в степени наукообразия и в умении пудрить мозги читателю.

НЛП стала превращаться в моих глазах в пустышку. В лже-науку, подобную астрологии, гаданию на картах и черно-белой магии.

Я разочаровался в Унгусе и его последователях.

Тем не менее, детские мечты продолжали морочить мою упрямую башку вплоть до окончания школы. Иначе как объяснить тот факт, что я поступил на психологический факультет? Кроме того, стало ясно: если словесное программирование возможно, то, чтобы овладеть им, чтения сомнительных книжонок недостаточно.

Для начала следовало изучить всё, что было открыто в этой области человечеством до меня.

И я с головой окунулся в штудирование великих и гениальных. Фрейд, Павлов, Выготский и прочие классики психологии делились со мной своими теориями и гипотезами относительно устройства психики человека.

Не пренебрегал я и "практическими занятиями". Регулярно посещал шоу различных "публичных психотерапевтов". Прикидывался смертельно больным, чтобы получить консультацию "магов" и "целителей".

Но секрет Слова по-прежнему был скрыт от меня за семью замками.

Самое удивительное — за все это время я никому не проговорился о своих тайных изысканиях. Во-первых, я с детства был замкнутым, и мне удалось не завести друзей, которым следует доверять все свои тайны.

А во-вторых, я боялся, что любой, кому я расскажу про "программирование людей", просто-напросто высмеет меня или примет за ненормального.

Тем более, что для этого были все основания.

Я перепробовал на своих знакомых кучу формул и заклинаний — отчасти позаимствованных мною у других, отчасти придуманных мной самим. Они были разной направленности, эти неуклюжие попытки управления чужим поведением. Никаких сногсшибательных результатов я, собственно, и не добивался, полагая, что в этом деле, как и в любом другом, начинать надо с мелочей и постепенно развивать успех.

Мой метод основывался на простом допущении. Чтобы управлять людьми, необходимо ввести их в определенное психологическое состояние. Рассмешить или заставить плакать. Вызвать легкую грусть или радость. Породить в их душе неприязнь к кому-нибудь — в том числе, и к самому себе.

На следующем этапе надо научиться усиливать эти состояния, доведя их до максимума. Улыбка должна перейти в гомерический хохот, грусть следует превратить в истерику, а неприязнь надо развить до исступленной ненависти. Когда "объект" достигнет апогея психосостояния, задача «программиста» будет сводиться лишь к тому, чтобы подтолкнуть его в нужном направлении — и тогда он будет твоим игрушкой, марионеткой, рабом…

Поначалу было легко. Вызвать даже у незнакомого человека на лице улыбку не так уж сложно. Для этого порой и никаких слов не надо. Достаточно скорчить смешную гримасу или поведать незамысловатый анекдот.

Немного труднее обстояло дело со слезами. Особенно если объект эксперимента был мужского пола. И не родившийся под знаком Рыбы интеллигент, над которым издеваются все кому не лень, а грубый мужик с огрубевшими от лома и лопаты ручищами, плакавший в последний раз лишь в момент своего появления на свет. Расскажи такому какую-нибудь душераздирающую историю — а он лишь недоверчиво усмехнется и, максимум, ругнется трехэтажно.

А попробуйте внушить соседке по коммуналке Екатерине Ивановне, до самой пенсии проработавшей уборщицей в райкоме партии и посему ставшей убежденной коммунисткой, что на ближайших выборах она должна проголосовать за кандидата от своих идейных врагов!..

Между тем, увлекшись практической отработкой своей идеи, я безнадежно запустил учебу (впрочем, к тому времени психологическая наука перестала меня интересовать, поскольку я видел в ней лишь стремление маскировать умными словесами полное отсутствие практической пользы) и на очередной экзаменационной сессии был с позором изгнан из альма-матер.

В следующие три года я поменял множество мест работы. Кем я только ни побывал!.. Иногда меня спасала справка о неполном высшем образовании, великодушно выданная на прощание в деканатом, и тогда я устраивался в очередную "фирму" — чаще всего, рекламную или промоутерскую — откуда либо уходил сам, либо меня вышибали с треском. "За полную профнепригодность"…

Это была какая-то даже не черная, а мутно-грязная полоса в моей жизни. Я научился пить не закусывая и не пьянея с кем попало и где попало, я познал все так называемые прелести современной жизни, я опустился на самое дно общества и привык к мысли о том, что у меня никогда ничего не будет — ни денег, ни счастья, ни власти над людьми.

Наверное, так я и сгинул бы окончательно, раздавленный тяжким крестом искателя чуда, если бы однажды не случилось нечто такое, что заставило меня забыть о всех неудачах и вновь вернуться к своей давней затее.

*****

Мне казалось, что Синичка мне не поверит, приняв мои слова за тупую шутку или попытку ее заинтересовать (собственно говоря, так оно и было), но вместо того, чтобы сказать что-нибудь вроде: "Это не смешно" или "Вы сами-то себе верите?", она вдруг взмахивает своими пушистыми ресницами и на полном серьезе осведомляется:

— Для чего?

— В смысле? — не понимаю я.

— Вы только что заявили, что программируете людей, — поясняет она. — Вот мне и интересно знать, для чего вы их программируете. Ведь, согласитесь, у каждой компьютерной программы есть какое-то предназначение. Это может быть игра, выполнение каких-то операций, которые не под силу человеку, средство для создания книг, фильмов, наконец… А люди-программы — ради чего?

А она не так проста, как я думал. Хотя вовсе не похожа на интеллектуалку. Можно подумать, что она меня старше лет на десять, а не наоборот.

Ну и что теперь? Выложить ей всю правду о себе? Или начать отшучиваться, притворяться дураком и врать, врать, врать?.. Боже, какой я идиот: сам себя загнал в тупик!

— Послушайте, — фальшиво-бодрым тоном воскликаю я, — а не пойти ли нам искупаться? А то ведь поджаримся на этом солнце, как два бифштекса!.. В конце концов, на пляже люди обычно купаются и отдыхают, а не ведут умные беседы!..

Она на секунду задерживает на мне свой странный взгляд, а потом отворачивается. Словно ее внезапно заинтересовало, как неподалеку компания исключительно мускулистых парней играет в волейбол.

— Извините, но я не могу, — роняет она, не поворачивая головы. — Конечно, вы-то идите, купайтесь, а я… Я лучше посижу здесь.

— Но почему? Обещаю: исключительно для вас вода будет великолепная!

— Я знаю, — доверчиво улыбаясь, сообщает она. — Только я… Мне нельзя…

— Что: не взяли с собой купальник? — все тем же дурацки-развязным тоном спрашиваю я.

— Нет-нет, — качает она головой. — Дело не в купальнике…

— А что же тогда? Не умеете плавать?

— Да нет, умею. Точнее — умела. Раньше… давным-давно… А теперь мне остается только сидеть на берегу и смотреть, как купаются другие.

— Но почему?

Она не удивляется моей настырности. И не возмущается той беспардонностью, с которой я влезаю в ее жизнь, как клещ в тело жертвы, чтобы сосать из нее кровь.

Она просто быстро поднимает широкую штанину своих кремовых брюк почти до бедра и тут же опускает ее.

Десять миллисекунд, не больше.

Но мне их хватает, чтобы испытать глубокий эстетический шок. Ее нога почти по всей длине изъедена жуткими шрамами — по-моему, еще не до конца зажившими. Это не та женская ножка, которую следовало бы демонстрировать на подиуме. Скорее, это конечность скелета, слегка прикрытая плотью и желто-багровой кожей. Палка, изъеденная древесными червями. Ходуля. Инструмент для ходьбы.

Странно. Зефир мне про это ничего не говорил. Хотя о специфике клиентов меня следует информировать.

— Простите, — искренне говорю я, — но я не знал…

— О, ничего-ничего, — откликается Синичка, изо всех сил стараясь улыбнуться. — Только не жалейте меня, ладно?

— И в мыслях не было, — подхватываю я. — И вообще, я не понял, с чего это вдруг вы решили доказать мне, что у вас на ногах не растет шерсть…

Она, наконец, опять улыбается.

— А вы — ничего, — констатирует она. — Хотя — извините, конечно, — но я поначалу приняла вас за очередного киллера…

*****

Однажды вечером я возвращался домой в состоянии полного отупения. В то время я подрабатывал в качестве так называемой "ходячей рекламы". Наверное, многие видели возле различных торговых или увеселительных заведений человека, представляющего собой подобие двустороннего бутерброда, в котором роль ветчины или колбасы выполняют фанерные плакаты с хвалебными лозунгами в адрес заказчика.

Работа эта мне была по душе тем, что давала возможность днями напролет практиковаться в умении влиять на совершенно незнакомых людей — без особых успехов, впрочем.

В то же время это был изматывающий, тяжелый труд. Восемь часов на ногах при любой погоде. К концу дня ноги превращаются в чугунные тумбы, которые ты едва передвигаешь, все тело разламывается на куски, во рту стоит полынная горечь от множества выкуренных сигарет и вообще чувствуешь себя полным дерьмом, поскольку, по большому счету, ты занимаешься делом, которое никому на свете не нужно.

На скудные гроши, которые я получал от этих упражнений в неспортивной ходьбе, мне удалось снять комнату в старом районе, где здания напоминали безнадежно больных, на которых махнули рукой врачи.

Однако в том измочаленном состоянии, в котором я находился в тот вечер, мне хотелось лишь одного — быстрее добраться до дома, наскоро перекусить и рухнуть в постель.

Естественно, любое препятствие на своем пути я рассматривал как покушение на мое законное право на отдых. И когда в полутемном подъезде меня остановил тип неопределенного возраста с сакральной просьбой ссудить ему взаймы энную сумму, которая ему позарез необходима именно сейчас, поскольку у него сегодня день рождения и вот-вот придут гости, а на адекватное угощение их не хватает финансов, то я мысленно возвел очи горе и пробормотал: "О, Господи, ну почему именно я попался этому алкашу?!"…

Денег у меня и вправду в тот момент не было, и, сообщив это своему собеседнику, я собирался двинуться дальше по лестнице, но не тут-то было. Мужик оказался на редкость настойчивым и велеречивым. Вцепившись в мой рукав и щедро обдавая меня застарелым перегаром, он принялся мне втолковывать, что, хотя насчет дня рождения он соврал, но без бутылки он сегодня никак не сможет выжить и, таким образом, я — его единственная надежда и спасение.

Между нами завязался странный диалог, напоминавший отрывок из пьес гения театра абсурда Эжена Ионеску, когда каждый из собеседников изъясняется вполне нормальными фразами, но в целом создается впечатление, что разговор происходит между пациентами психлечебницы.

Когда свет от чудом уцелевшей лампочки упал на лицо моего партнера по общению, я узнал его. Он жил в соседнем подъезде и относился к категории людей, безнадежно потерянных для человечества. Обычная житейская история: медленное спивание в компании таких же горемык, постепенная утрата родных и близких, друзей и человеческого облика. Кажется, этого типа звали Эдик. И, кажется, пить он начал из-за какой-то семейной драмы. Обо всем остальном, связанном с Эдиком, память моя умалчивала.

Наконец, мне надоело отбиваться от алкаша, и я повернулся, чтобы уйти.

Тут-то это и произошло.

Нет-нет, он не ударил меня и не плюнул вслед.

Он только сказал мне в спину с такой искренней горечью и такой внезапной ненавистью, что меня проняло до глубины души:

— Эх, ты! Я-то думал, что ты — человек! А ты, оказывается, — жаба болотная!

В голове моей мгновенно сделалось пусто, а тело, наоборот, налилось странной тяжестью, будто превратившись в чугунную болванку, и я повернулся к своему обидчику и окинул его взглядом с головы до ног, и вдруг, неизвестно откуда, во мне взялось ощущение, что я знаю его давным-давно, как самого себя, и я видел его, как на ладони, всего с его алкогольными проблемами и болячками, которых успело немало накопиться в его тщедушном, но все еще крепком теле, и я знал, что он любит больше всего на свете и чего боится пуще всего, и где в его душе скрывается тщательно запрятанная от всех тонкая, трепещущая жилка, на которой держится вся его жизнь, и что следует сделать, чтобы одним-единственным словом, как бритвой, полоснуть по ней…

Видимо, в сознании моем на на какие-то миллисекунды образовался провал, потому что я не осознал и не запомнил, что именно я сказал Эдику.

Помню лишь, что он охнул как от боли, весь как-то съежился, почернел лицом, резко повернулся и стремглав устремился вниз по лестнице.

Я же, окончательно опомнившись и отдышавшись, доплелся кое-как до своей "норы", обессиленно рухнул на тахту в своей комнате и провалился в беспамятство.

А утром хозяйка квартиры известила меня о странной смерти Эдика.

— И ведь мужик-то был вполне здоровый, — разводила руками она, — и тверезый, как стеклышко, а вот поди ж ты… Упал замертво прямо возле ихнего подъезда — и окочурился, сердешный. Дворничиха наша утром вышла подметать — смотрит, а он лежит на ступеньках. Она-то думала, что он просто спит, ведь не первый раз его находили валяющимся во дворе… А он уже посинел и окоченел, бедняжка!..

— И от чего же он умер? — внутренне похолодев, перебил я старушку.

— Врачи… ну те, что на "скорой"-то приехали по вызову… сказали, что кровоизлияние в мозг у него было, — понизила почему-то голос до шепота моя собеседница. — Сосудик какой-то вроде бы лопнул…

Я поспешно отвернулся, чтобы она не видела моего лица.

Я знал, что это я убил горемыку Эдика.

И хотя одна половина моего Эго терзалась от угрызений совести, зато вторая вопила торжествующе во весь свой внутренний голос: "ПОЛУЧИЛОСЬ! У МЕНЯ ПОЛУЧИЛОСЬ ЭТО!"…

*****

— А почему — очередного? — тупо спрашиваю я Синичку.

— Потому что в последнее время киллеры вокруг меня так и вьются!.. Как мухи на мед слетаются, честное слово!..

Наверное, на моем лице отражается тень недоверчивой усмешки, потому что она поспешно добавляет:

— Кстати, и нога моя безобразная — это тоже они… Пытались подстроить так, чтобы я на машине свалилась в пропасть. Хорошо, что мне в последний момент удалось открыть дверцу и вывалиться… Но по скалам меня тогда протащило — ой-ей-ей! Думала: вообще без ноги останусь…

— Кто же это вас так не любит? Вы вроде бы — такая…

— Какая?

— Ну, в общем, если бы, например, я был киллером, то у меня просто рука бы на вас не поднялась!

Что ж ты так нагло врешь, сволочь? Не боишься, что у тебя язык отсохнет? Что, если она почует хотя бы легкую фальшь в твоем голосе?

С другой стороны, а что я должен ей сказать? «Извините, девушка, но я действительно собираюсь отправить вас на тот свет»?

— А вы шутник, — кокетливо сообщает Синичка.

Интересно, как такому наивному, беззащитному существу удалось остаться в живых после пяти… нет, кажется, шести покушений? И действительно, за что ее так хотят прикончить? Э-э-э, господин Программист, а ведь с вами творится что-то неладное. С чего это у вас возник такой интерес к «объекту»? Раньше-то вы никогда не задавались вопросом, за что приходится убирать того или иного человека. Главное — сколько за это вам обещали заплатить, а остальное, как говорится, — дело техники.

Может, пора прекратить это светское сюсюканье и приступить к непосредственному исполнению своего профессионального долга?

Ты ведь уже успел изучить эту девчонку и подсознательно наверняка знаешь, какое Слово для нее подойдет.

Так что ж ты медлишь, Программист?

Давай, уподобься герою одной песенки твоего любимого барда: «Чинарик выплюнул и выстрелил в упор».

Тем более, что стрелять тебе следует не пулей, а словом. Максимум — фразой. После этого ты встанешь и уйдешь, а эта наивная и глупенькая синичка загнется прямо здесь, среди купающихся и наслаждающихся щедрым южным солнцем людей. От сердечного приступа или от закупорки сосудов. Или от солнечного удара, несмотря на то, что она сидит в тени пляжного зонта. Или еще от чего-нибудь, вполне естественного для окружающих и судмедэкспертов.

А, может, Слово сработает не сразу, а с отсрочкой, и тогда это случится не здесь, а через несколько минут или часов. Если вызвать у девчонки приступ непреодолимой ненависти и отвращения к самой себе, то она повесится или проглотит пригоршню сильнодействующего снотворного…

А ты вернешься домой, доложишь Зефиру о выполнении заказа, получишь причитающийся тебе «гонорар» и пойдешь в церковь, где поставишь свечку за упокой невинной души, а потом, как всегда, — в какой-нибудь кабак, где зальешь воспоминания потоком спиртного, и, проспавшись, на следующий день ты будешь опять готов к работе.

И ты все еще считаешь, что ты — бог?

Брось, старина, ты же прекрасно знаешь, что ты — всего-навсего убийца. Боги не опускаются до убийств по заказу. И какая разница, что ты убиваешь людей не так, как другие?

Если разобраться, то твоя методика — намного гнуснее и отвратительнее, чем удар ножом или выстрел в упор...

— Эй, что с вами? Вы слышите меня?

— Простите, замечтался немного… Так о чем мы говорили?

— Ну, вообще-то говорила одна я, а вы смотрели куда-то сквозь меня… А говорила я о том, что… Ладно, это неважно…

— А все-таки?

— Да хотела рассказать вам, из-за чего на меня стали охотиться разные головорезы…

— Ну, и из-за чего?

— Похоже, я кому-то очень сильно мешаю.

— Бог с вами! Кому вы можете мешать?

— Не говорите так, — качает девушка своей белокурой головкой. — Все мы кому-то мешаем — самим фактом, что мы существуем. Просто до поры, до времени мы не подозреваем об этом. У меня, кстати, подругу убили — и знаете, из-за чего? Ее дом стоял как раз в том месте, где отцы города запланировали проложить новую скоростную трассу. Ну, ее уговаривали по-всякому, деньги предлагали — большие деньги!.. Но подруга моя не хотела расставаться с домом, в котором родилась и выросла, где жили и умерли ее родители… Вот ее и заказали киллерам… Три года уже, как ее нет на белом свете…

— Ну, а вы-то чем могли помешать кому-то?! Или ваш дом тоже пускают под снос?

Она пожимает плечами.

— Скорее всего, дело в чем-то другом. Например, я могла стать случайной свидетельницей какого-то преступления, и теперь меня хотят убрать просто ради того, чтобы я не могла опознать преступников. Причем преступление могло быть таким, что я и не подозреваю о нем. Шла, скажем, по улице, увидела, как из дома выходит некто, а этот некто только что ограбил квартиру или, предположим, убил кого-то в подъезде… Ой, заговорилась я тут с вами! Совсем забыла, что мне давно уже нужно быть в одном месте!..

— Вы не будете возражать, если я вас немного провожу?

Она смотрит на меня долгим (целых пять сотых секунды) взглядом, а потом хмурится:

— Только при одном условии, хорошо?

— Слушаю и повинуюсь, ваше величество. И в чем же состоит ваше условие?

— Вы не должны меня жалеть.

*****

Машина у нее оказалась марки "Пежо", из категории «консервная банка на колесах». Правда, симпатичная такая баночка — с радужными разводами на дверцах и капоте, с причудливыми передними и задними фарами. Не машина — игрушка. Очень милая, а потому для меня — особенно страшная.

При ходьбе Синичка сильно прихрамывала и, когда мы подошли поближе к машине, с явным облегчением вздохнула.

— Устали? — поинтересовался я, стараясь не глядеть на машину.

— Немножко. Поэтому, если хотите, можете сесть за руль.

— Спасибо, но я… я не хочу!

Отрицательно качаю головой — резче, чем следовало бы, и она удивленно смотрит на меня.

— И потом, вы же сами сказали, что вас не надо жалеть, — поспешно добавляю я.

Она пожимает плечами:

— Ну хорошо, я сама поведу.

Мотор приглушенно взрыкивает, как обожравшийся рыбой кот, и разноцветная железная коробочка на колесах насмешливо косится на меня своими лупоглазыми фарами.

Господи, как тебя скрутило-то! Неужели ради этой пигалицы-инвалидки ты вот так запросто возьмешь и сядешь в кабину? После стольких лет избегания всего, что основано на двигателях внутреннего сгорания?..

А вот возьму и сяду! В конце концов, ко всему может привыкнуть человек. Даже к тому, что стоит на самом краю бездонной пропасти, когда мир перед глазами качается туда-сюда, а к горлу подкатывает тошнота от близости бездны.

— Кстати, а ведь мы с вами еще не познакомились, — сквозь гул в ушах слышу кокетливый голосок рядом с собой.

Ну, это как сказать… Твое-то имя я знаю, Синичка. Другое дело, что я тебе не представился. Хм, интересно, а приходит ли в голову кому-нибудь из приговоренных к смертной казни, как зовут его палача?

— А вы не боитесь? — тупо спрашиваю я.

— Чего?

— В одном фантастическом романе описывался мир, где знание имени человека позволяло получить над ним беспредельную власть. Поэтому там люди скрывали свое настоящее имя, придумывая себе разные псевдонимы и клички…

Она мило улыбается.

— Чудной вы какой-то!.. Неужели вы и вправду верите в сказки? И потом, согласитесь, как-то неудобно называть вас кличкой, а не по имени. Или вас действительно зовут Программист, и вы на самом деле — киборг, сбежавший из секретной лаборатории?

Меня мутит уже по-настоящему. Чтобы не видеть, как за окном мелькают деревья, дома, прохожие, я прикрываю глаза и кладу затылок на высокое изголовье сиденья.

— Тимофей, — сквозь зубы выдавливаю я. — Меня зовут Тимофей.

— Очень приятно, а меня — Мира.

Мира Сокур, двадцать четыре года, не замужем, без определенных занятий, мысленно добавляю я. Но почему-то очень мешающая анонимным заказчикам Зефира.

— Послушайте, вы так сильно побледнели! — доносится до меня словно издалека тревожный голос моей спутницы. — Вам плохо?

— Нет-нет, — сквозь зубы говорю я. — Разве мужчине может быть плохо в компании такой прелестной женщины, как вы?

— Ой, вы мне льстите, — опять пытается кокетничать она, но не слишком умело — видимо, ей не часто приходилось быть объектом ухаживаний. — И все-таки: как вы себя чувствуете?

— Всё в порядке, не беспокойтесь.

На самом деле, даже медленная езда — мука для меня. А ведь еще десять лет тому назад я без всяких отрицательных эмоций носился, подобно автогонщику, на своей «Ауди», купленной на один из первых гонораров от Зефира. Но однажды, в жестокий зимний гололед, меня угораздило попасть в крупную аварию, и я лишь чудом вернулся с того света, провалявшись две недели в реанимации. На память об этом остались несколько шрамов на теле и автомобильная фобия. Но моей новой знакомой знать об этом не обязательно…

— Лучше просветите своего преданного пажа, Ваше Величество, куда мы едем, — пыжусь я показать, что всё действительно нормально.

— А зачем? — лукаво откликается она. — Мы уже приехали. Поэтому давайте прощаться.

Чудится мне или в глазах ее действительно возникает облачко грусти?

Интересно, а что ей понадобилось в этом районе, где нет ничего примечательного? Если, конечно, не считать достопримечательностью грязно-серую бетонную стену с ржавой решеткой ворот и нецензурными граффити во всю длину стены.

А ведь я уже действительно знаю, каким Словом мог бы оборвать ее никчемную, жалкую, инвалидную жизнь. Мой дар — в том, что я за считанные секунды общения с любым человеком умею определять, чего он боится больше всего на свете. И с помощью Слова я заставляю свою жертву испытать скрывающийся на дне ее подсознания первобытный ужас. Я бы сказал — ужас бытия, если бы мне не претили пафосные словосочетания.

Вот, например, Мира Сокур боится, что когда-нибудь перестанет быть нужной людям. Странная фобия, вообще-то. Неужели на белом свете есть кто-то, кому она может быть нужна? Насколько я знаю, у нее нет ни родителей, ни родственников. Даже подруг — и тех нет…

В принципе, как и у меня.

Но я — это другое дело. Мне уже давно никто не нужен. А ей, видимо, кажется потенциальным другом любой, кто уделил ей хоть несколько минут своего внимания. Даже если этот субъект — наемный убийца.

Черт, черт, черт!..

Нельзя мне так думать, нельзя! Всё, что от меня сейчас требуется, — это сказать: «Ну что ж, было приятно с вами познакомиться». И добавить абсолютно ничего не значащую ни для нее, ни для случайных свидетелей в лице толстой тетки, одышливо ползущей вдоль стены и внимательно изучающей набор выписанных там разноцветными красками ругательств, фразу. Формулу, способную убить. Мое волшебное Слово.

Но вместо этого мои губы почему-то произносят совсем другое:

— Знаете, а я хотел бы побыть с вами еще немного. Можно?

Вот дурак!.. Правы были древние греки: когда боги хотят погубить человека, они просто-напросто лишают его разума.

* * *

Оказывается, здание за "ругательной" стеной — больница. Обычная городская больница — такая, какая и должна быть в этом приморском захолустье. Серые лица больных, запах лекарств и подгоревшего молока в вестибюле, и дежурная за стойкой, сочетающая приятное (расправу над большим красным яблоком) с полезным (заполнение каких-то бланков).

— Слушаю вас, граждане. Вы к кому?

— К Новицкой Вере Александровне, — уверенно говорит Мира. — Шестнадцатая палата.

Дежурная оглядывает нас так, словно только что видела наши фото на стенде «Их разыскивает милиция».

— Простите, а вы кто ей будете? — интересуется она.

— Родственники мы, — кротко отвечает Мира.

Дежурная пожимает плечами.

— Вообще-то, — неуверенно говорит она, — сейчас не приемные часы. Но ваша Вера Александровна в таком состоянии, что… — Она вдруг осекается и машет рукой. — Ладно, проходите. Только ненадолго.

— Мы не задержимся, — уверенно говорит Мира.

Новицкая лежит в палате одна. Это высохшая до состояния щепки старушка. Неестественно белое лицо с закрытыми глазами на серой подушке с неразборчивым синим штампом. На вид ей — лет восемьдесят. Кем, интересно, она приходится моей спутнице? Бабушкой? Или даже прабабушкой? И опять же — лихорадочно листаю мысленно досье на Миру, но не нахожу и намека на то, что у нее имеются какие-либо родственники. Тем более — в этом городе. Тем более — в столь преклонном возрасте. Нет, когда вернусь, все-таки устрою взбучку своему работодателю! Совсем уже обленились, козлы, скоро заставят работать по одной только фотографии клиента!..

— Здравствуйте, Вера Александровна, — говорит Мира, присаживаясь на край постели, пропахшей мочой и лекарствами. Я же торчу, как дурак, посреди палаты, не зная, куда себя деть и как себя вести. — Вот, пришла вас проведать…

Хм, первый раз слышу, чтобы родную бабушку называли по имени-отчеству. Может, речь идет о знакомой? Например, о соседке. Или о матери подруги… Бред. У Миры нет никаких подружек, и ты прекрасно это знаешь.

Глаза под морщинистыми веками приоткрываются. Мутно-серые, как стекла городских троллейбусов. Не разглядеть, что за ними, внутри этого тщедушного тельца, смахивающего на полуживую мумию.

— Зачем? — еле слышно произносит бабулька.

— Так надо! — с веселой уверенностью заявляет Синичка.

— Не надо, — возражает равнодушно больная. — Ничего уже… не надо.

Голос ее настолько слаб, что кажется, будто он затухает, как огонек церковной свечки на ветру.

— Нет, нет и еще раз нет! — ласково, но непреклонно говорит Мира, беря в свои руки кулачок старушки. — Вы должны жить, и вы будете жить!

— Для кого? — спрашивает старушка, и в голосе ее звучит такая безмерная усталость, что мне невольно становится жутко. — У меня… нет никого… и я не хочу больше…

И тут на меня накатывает, совершенно некстати.

Всего пара слов — и я помогу этой несчастной переселиться в мир иной. В самом деле, зачем ей мучиться самой и мучить других? Это будет быстро и безболезненно. И впервые — не по заказу, не за замусоленные бумажки с круглыми цифрами, а — чтобы помочь…

Нужные слова ядовитыми пилюлями вертятся у меня на языке, стремясь вырваться наружу. Я делаю шаг вперед, и меня останавливает только взгляд Миры.

— Неправда, — говорит тем временем она старушке. — Вы ошибаетесь, Вера Александровна! Есть еще на свете люди, которые вас помнят и любят. Это ваши бывшие ученики. Те, для которых вы были первой учительницей. Их очень много. И они попросили меня вылечить вас.

Щеки Новицкой слегка розовеют, и она шире открывает глаза. Теперь в них маячит какое-то чувство. Похоже, недоверчивость.

— Мои ученики? — переспрашивает она. — После стольких-то лет? Вы… а кто вы? Вы тоже учились у меня? Хотя… нет, я вас не помню…

— Нет, я училась в другом городе, — медленно говорит Мира. — Но сейчас это не имеет никакого значения. Я избавлю вас от недуга, Вера Александровна. И вас завтра же выпишут домой. А послезавтра они приедут к вам. Все те, кто еще жив и помнит о вас…

Старушка вдруг глубоко вздыхает и принимается надсадно кашлять. В промежутках между приступами хриплого кашля она выдавливает из себя слова, словно комки слизи.

— Не… получится… Врач сказал… недолго осталось… От этого… не лечат… тем более… в моем возрасте…

Так я и знал. Смертельные слова уже вовсю распирают мое нутро.

— Мира, — говорю я, но девушка не обращает на меня внимания. — Мира, может быть, я?..

— Помолчите, Тимофей! — с внезапной строгостью обрывает меня она.

Гладит зачем-то пергаментную руку больной, глядя в пол. Потом вскидывает голову и произносит странный набор слов. Что-то вроде «синего бархата и запаха апельсинов». Прямо как пароль из шпионского фильма.

Только слова эти почему-то производят эффект заклинания для старушки. Она мгновенно перестает кашлять, и лицо ее словно оживает.

Потом принимается недоверчиво ощупывать себя. Вдруг резко откидывает одеяло (Мира едва успевает подняться) и с невесть откуда взявшейся резвостью соскакивает на пол. На ней — лишь жалкая, вся в прорехах, ночная рубашка, но, похоже, для Новицкой это не имеет сейчас значения.

— Господи! — наконец вскрикивает она. — Да я же словно родилась заново!.. Что вы со мной сделали, девушка?!..

Мира молча улыбается.

— До свидания, Вера Александровна, — потом говорит она. — Живите еще долго-долго… Идемте, Тимофей.

* * *

Дежурная по больнице, увидев нас, сочувственно кривится:

— Ну, как — попрощались с бабушкой?

— Да-да, спасибо, — рассеянно отвечает Мира.

Только теперь я прихожу в себя.

И совершенно по-новому смотрю на неуклюже ковыляющую фигурку девушки.

Значит, она — тоже Программист. Только с другим знаком — положительным, в отличие от меня. Если всё, на что я способен, — это убивать других с помощью слов, то она может возвращать к жизни безнадежных больных. Тех, кто отчаялся и потерял надежду. Вот почему её мне заказали. Кому-то очень не понравилось, что она спасает обреченных на смерть. Это действительно опасный дар. Особенно в наше время, когда убийства по заказу стали почти легальным ремеслом, как когда-то частный сыск. Поэтому-то подонкам всех мастей и рангов выгодно, чтобы люди были слабыми и смертными. Только при этом условии ими можно управлять.

Значит, мы с Мирой — антагонисты. Как черт и ангел, как белое и черное. Две извечных противоположности.

Но ведь и я, помнится, когда-то хотел овладеть техникой "программирования" лишь для того, чтобы приносить добро и пользу людям. И я сам виноват в том, что в итоге стал лишь безупречным, идеальным убийцей.

Зефир и его заказчики, пославшие меня убить Миру, наверное, думали, что даже если я узнаю о ее феноменальной способности, то все равно убью ее — хотя бы из зависти. И я действительно завидую девчонке. Но совсем не так, как рассчитывали мои хозяева.

Получается, из нас двоих лишь она достойна звания настоящего Программиста. И поэтому должна жить во что бы то ни стало…

— Что же вы задумались, Тимофей? — слышу я голосок своей спутницы. — Вы ведь наверняка хотите меня о чем-то спросить, не так ли?

Мы идем по парку, окружающему здание больницы, и ветерок с моря колышет прядку волос на ее голове.

— Да, — хрипло выдавливаю я. — У меня к вам много вопросов. Но, прежде чем их задать, я хочу вам кое-что рассказать. Вы должны знать это…

Больше я ничего не успеваю сказать.

Навстречу нам идет типичный персонаж фильма "Люди в черном". Мужчина средних лет в стандартном черном костюме. Ничего не выражающее лицо, безжизненно застывший взгляд. Он слишком старательно избегает глядеть на нас, и внутри меня рождается тревожное предчувствие.

Быстрый взгляд вокруг. За оградой, неподалеку от автомобильчика Миры, к тротуару приткнулся суперфутуристического вида «Шевроле» последней модели — не очень подходящая "тачка" для посещения обычной государственной больницы.

Когда между нами остается шагов пять, мужчина быстрым, натренированным движением сует руку под мышку, и мое предчувствие превращается в уверенность.

Двумя прыжками оказываюсь на дистанции удара. Как раз вовремя, чтобы ударом ноги по руке этого типа выбить пистолет. Как и предполагалось, он — с набалдашником глушителя. Второй удар — уже в область солнечного сплетения — заставляет моего противника скрючиться от боли. Теперь — оглушить его ударом сверху по затылку.

Сложившись пополам, "мэн-ин-блэк" падает — причем всё так же молча. Профессионал...

Молча хватаю Миру за руку и, преодолевая ее инстинктивное сопротивление, тяну за собой к воротам парка.

И тут же краем глаза вижу, как дверца «Шевроле» открывается, и оттуда выскакивает еще один киллер — видимо, запасной…

— Быстро в машину! — ору ничего не понимающей Мире. — Заводи мотор!..

Прикрываю ее своим телом, стараясь держаться на линии возможного выстрела.

Второй киллер, однако, не стреляет. Он, видимо, из тех, кто действует только наверняка.

Лицо у него, в отличие от его напарника, вовсе не безразличное. Наверное, новичок в своем деле. Дурацкие усики, перекошенное от страха и ненависти лицо. И где только выкопали такого неумеху?

И пистолет у него застрял в недрах одежды, не желая извлекаться.

— Послушай, приятель, — весьма миролюбиво говорю я, останавливаясь в нескольких метрах от своего противника. — Зефир зря поручил вам это дело. Я — Программист — может, ты слышал?.. И этой девкой занимаюсь я.

— Зефир? — ошалело переспрашивает он. — Какой еще Зефир?

— Ну, не с шоколадом же, — усмехаюсь я.

В этот момент парню удается, наконец, справиться с орудием своего грязного труда, и в его наверняка липком от пота кулаке возникает потертая «беретта». Без всякого глушителя. Судя по тому, что он направляет ее ствол на меня, дальнейшие переговоры явно не имеют смысла.

За спиной наконец-то раздается тарахтение слабенького движка «консервной банки».

Во внезапном озарении, перед моим мысленным взором всплывает убийственная формула для того, кто готов вот-вот нажать спусковой крючок, чтобы убить меня.

Всего два слова, едва ли имеющих какой-то смысл для миллионов людей.

— Красный бантик, — говорю я, и лицо киллера искажается мгновенной судорогой, словно я вдарил гирей по его бритоголовой башке.

Пистолет с лязгом валится на асфальт из ослабевшей руки.

— Красный бантик, белое пальто! – по мгновенному наитию усиливаю я магическую формулу — и парень, судорожно хватая ртом воздух, падает, как подкошенный.

Судя по симптомам — банальный разрыв сердца. Или инсульт. Впрочем, сейчас не время проводить судебно-медицинское освидетельствование.

Когда я плюхаюсь на сиденье рядом с Мирой, из больничного парка доносятся чьи-то вопли. Что-то вроде: «Милиция!» и «Помогите, человеку плохо!».

— Гони, — говорю я своей спутнице.

— Куда? — непонимающе взирает она на меня.

— Куда хочешь, только быстрее! — кричу я.

* * *

В голливудских фильмах, когда наемный убийца спасает свою жертву, обязательно начинаются сумасшедшие погони, драки, стрельба, и выходит так, что беглецам негде укрыться от преследующих их головорезов.

В нашем случае, однако, всё получилось гораздо проще и без киношных эксцессов.

Мы благополучно добрались до соседнего городка, лежащего в предместье гор, и без особых проблем взяли в аренду загородный домик у черта на куличках. То есть, высоко в горах, недалеко от перевала. Одному богу известно, какому чудаку взбрело в голову построить эту хибару там, где нет ни души. Наверное, бедолага тоже от кого-нибудь спасался бегством…

В домике было всё необходимое для жизни, а если чего-то не хватало, то мы с Мирой время от времени спускались по извилистому серпантину в город. К езде в тесном «Пежо» я постепенно стал привыкать, но еще не настолько, чтобы самому сесть за руль.

Естественно, что мы не просто жили под одной крышей. Мы вели нормальную псевдосупружескую жизнь и были очень счастливы. По странному совпадению, и она, и я раньше не любили по-настоящему.

Прошлое наше теперь казалось полузабытым сном, и мы почти не разговаривали о том, что осталось за нашей спиной, словно повинуясь негласному уговору. Не знаю, как Мира, но я был твердо намерен никогда больше не возвращаться к Зефиру.

Там, у больницы, Мира так и не поняла до конца, что я убил человека. Ей показалось, что я его просто ударил — как и его напарника, и что он не умер, а на время отключился.

Я не стал открывать ей правду.

Иначе пришлось бы рассказать ей всё. В том числе и то, что меня наняли убрать ее.

В то же время меня интересовало, каким образом Мира сумела поставить свой дар на службу людям, в отличие от меня, научившегося использовать его лишь как смертельное оружие.

Однажды вечером, когда мы наслаждались уютом перед жарко пылающим камином, я как бы невзначай поинтересовался:

— Мира, скажи: как ты научилась так здoрово лечить людей?

Она посмотрела мне в глаза своими огромными глазищами, от которых у меня замирала душа.

— А я вовсе не училась, — призналась она. — Я… я просто поняла однажды, что могу это делать, вот и всё…

— Вот как? — хмыкнул я. — Может, ты и меня научишь?..

Она опустила взгляд.

— Нет, Тим, — тихо сказала она. — Этому нельзя научиться, поверь мне…

Что ж, в этом она была права. Я ведь тоже никого не смог бы обучить своей проклятой способности, даже если бы захотел. Слово, произнесенное кем-то другим, теряет свою волшебную силу. Да, скорее всего, дело вовсе не в Словах. Дело в том, кто их произносит…

— И давно это случилось с тобой? — продолжал расспрашивать я.

— Десять лет назад… я тогда еще училась в школе…

— И ты, значит, решила стать этаким доктором айболитом, который лечит всех подряд?

Мира вздохнула:

— А что мне еще оставалось делать? Этот дар, который мне достался, — он особенный. Не я владею им — а он мной. И когда я не хочу или не могу исцелить кого-то, мне становится очень плохо. — Она вдруг через силу хохотнула: — Знаешь, однажды я чуть не померла — больной был таким… ну в общем, подонком и негодяем, и я не хотела возвращать ему здоровье… А потом поняла: ЭТО сильнее меня… И знаешь, когда я это уяснила, мне сразу стало легче. Значит, такова моя функция — возвращать людей к жизни.

— "Функция", — c горечью пробормотал я. — Функция бывает у программ. А ты — вовсе не программа, Мируля…

Она вдруг порывисто обняла меня, приникнув всем телом. Так, что у меня запершило в горле.

— Родненький мой! — Обожгло мое ухо ее жаркое дыхание . — Ты же сам признался, что ты — программист. Значит, я теперь — программа. Твоя, на веки вечные…

В тот момент я окончательно понял: ни черта даже самые магические слова не значат в этой проклятой, но такой чудесной жизни…

Незаметно пролетело бабье лето, и осень решила не продлевать агонию, а сразу ударила ливневыми дождями днями напролет и минусовыми заморозками по ночам. Видимо, сказывалось высокогорье.

В планах моих было отсидеться в этом домике, не рассчитанном на зимовку, хотя бы до первого снега, Я слишком хорошо знал Зефира, чтобы надеяться, что пройдет пара месяцев — и он, и те, кто стоит за ним, забудут о нас с Мирой. Система тайных осведомителей имеется не только у полиции, и где гарантия, что они отсутствуют в этом провинциальном городке?

Тем временем с Мирой всё чаще стало происходить что-то неладное. Бывало, она подолгу сидела перед камином, пристально глядя в пляшущие языки пламени и не отвечая на мои расспросы. В другой раз — металась, хромая, по комнатам, до крови закусив губу. И при этом упорно молчала. Словно утратила дар речи.

Идиот, мне и самому следовало догадаться, в чем была причина этих внезапных приступов. Она же мне сама об этом говорила…

Но я догадался слишком поздно — когда ее прихватило по-крупному.

Это случилось среди ночи, когда за окном вовсю трещали на ветру обледеневшие деревья. Я проснулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как моя Мирулька в полумраке лихорадочно натягивает одежду трясущимися руками.

Я включил настольную лампу.

Лицо у Миры было безжизненно бледным, и струйка крови, струившаяся по подбородку из прокушенной нижней губы, лишь подчеркивала эту бледность живого мертвеца.

— Мира, ты что? — спросил, вскочив с кровати, я. — Куда ты собралась?

— В город, — с трудом разжала она стиснутые словно от нестерпимой боли челюсти.

— Зачем? — тупо спросил я. — Тебе туда нельзя, девочка моя! Ночь на дворе, и там очень холодно…

— Не останавливай меня, — отвернулась она. — Я… я должна туда ехать… понимаешь, Тим?..

И тут меня, наконец, прошибла догадка.

— Что: там кто-то умирает? — почему-то шепотом спросил я.

Она лишь кивнула.

А потом рухнула на пол, словно внутри нее сломался некий стержень.

К счастью, на полу был ковер с длинным ворсом, и Мира не расшиблась при падении. Только вот в себя она уже не пришла. Ей явно становилось всё хуже и хуже.

Я в отчаянии кричал и пытался привести ее в чувство.

Я перенес ее на кровать и делал искусственное дыхание.

Я проклял свою дурацкую осторожность, заставившую меня выбросить свой и ее сотовые телефоны в глубокую пропасть в самом начале нашей подпольной жизни в горах, иначе сейчас я наплевал бы на все меры предосторожности и вызвал бы "скорую помощь"…

Наконец, Мира пришла в себя. Правда, ненадолго. Однако я успел добиться ответа на свой единственный вопрос: что я должен сделать, чтобы спасти ее?

Есть только одно средство, позволяющее выжить в подобной ситуации, сказала она. Оно продается в любой аптеке (и я намертво вбил в свой мозг мудреное латинское название). Это лекарство всегда было у Миры в запасе, но вчера она выпила последнюю таблетку. И если сейчас не принять очередную дозу, просто-напросто не доживет до утра…

Она меня ни о чем не просила, но разве в таких случаях нужны просьбы?

Никогда в жизни я не одевался так быстро, как тогда.

Ключи от "пежика", как Мира называла свою машинку, искать не пришлось: они до сих пор торчали в замке зажигания.

Мотор промерз, и мне с большим трудом удалось запустить его.

Получасовой аутотренинг, чтобы справиться с тем ужасом, который охватил меня от одного прикосновения к ледяному рулю, мне сейчас бы не помешал, но надо было спешить.

Я только глубоко вздохнул и нажал на педаль газа…

Шоссе было погружено во тьму. В такую погоду спускаться с перевала по крутому серпантину стал бы только безнадежный псих. Именно такой, как я…

Я почти не помнил, как мне удалось добраться до города. В память врезались лишь отрывочные ощущения: белесая от корочки льда лента дороги в желтоватом свете слабых фар, жалобный вой надрывающегося от перегрузки моторчика и скрежет коробки скоростей. Тормозить по гололеду было бесполезно — пару раз я попытался это сделать, и оба раза меня едва не унесло в пропасть, чисто формально отгороженную от дороги редкими стальными столбиками…

Когда спуск, наконец, стал достаточно пологим, и впереди замаячили огни первой пригородной забегаловки, я остановил машину, чудом не опрокинув ее в глубокий кювет, отодрал от руля сведенные судорогой, ничего не чувствующие пальцы, вылез и основательно проблевался. Прямо посреди обледенелого шоссе…

В городке была всего одна дежурная аптека, и мне пришлось долго колесить по безлюдным улицам, прежде чем я отыскал ее.

Полусонная тетка за стойкой долго не могла уразуметь, с какой стати она должна среди ночи выдавать сильнодействующие лекарства без рецепта врача. Сперва я чуть не убил ее (от этой идеи меня заставила отказаться лишь мысль о том, что я потрачу уйму времени, роясь в бесчисленных ящичках высоченных шкафов). В итоге, я выгреб из кошелька и карманов все имевшиеся платежные средства и стоял перед аптекаршей на коленях до тех пор, пока она не снизошла удовлетворить мою сопливую мольбу…

Путь обратно мне показался уже не таким страшным. И пусть колеса то и дело пробуксовывали на ледяном подъёме в гору, пусть машину кидало из стороны в сторону, и я ежесекундно рисковал потерять управление, главное — я победил свою фобию, и теперь меня пугало лишь одно — мысль о том, что я опоздаю, и моя любимая женщина скончается, не дождавшись меня…

Когда, по моим расчетам, до нашего домика оставалось совсем немного, из-за крутого поворота мне прямо в лицо выстрелил яркий свет мощных фар, и навстречу юзом, почти сложившись пополам, вылетела длинная фура с прицепом. Черт знает, зачем этому дальнобойщику вздумалось проходить серпантин в такую гиблую ночь, но сейчас он несся прямо на меня, визжа бесполезными тормозами и даже не пытаясь избежать столкновения, а я ничего не мог поделать. Кроме того, чтобы в последний момент бросить "Пежо" на край пропасти, пропуская взбесившийся грузовик. А когда я уже было поверил, что меня пронесло и на этот раз, машина моя вдруг закрутилась, как волчок, а затем устремилась вниз, в бездонную тьму…

Невероятно, но мне каким-то образом удалось распахнуть дверцу и вывалиться наружу. Когда я очухался, то обнаружил себя распростертым на самом краю отвесного обрыва. Где-то внизу ревел, удаляясь, дизель фуры, а тьму на дне пропасти разрывали огненные всполохи от пылавшего ярким пламенем автомобильчика.

Кое-как поднявшись, я заковылял по обочине, нащупывая во тьме столбики, чтобы не сбиться с дороги. По лицу текло что-то теплое и липкое, и до меня не сразу дошло, что это кровь из моей разбитой головы.

Утешало одно: лекарство лежало в моем кармане, а не сгорело на дне ущелья вместе с машиной…

Вот и дом.

Я остановился, чтобы перевести дыхание. И остолбенел.

Все окна в домике были ярко освещены.

Неужели за время моего отсутствия сюда нагрянули посланцы Зефира?!

Мне представилось страшное зрелище: Мира, привязанная к стулу, с залепленным скотчем ртом, и бритоголовый детина с пистолетом, хлещущий мою девочку по щекам и приговаривающий: "Где он?.. Куда он делся?.. Говори, сучка, а то вышибу мозги!"…

Я подкрался к окну гостиной и осторожно заглянул в него.

Не было ни вооруженных головорезов, ни истязаемой Миры.

Нет, Мира все-таки была там. Но одна. Целая и невредимая. И даже — живая и здоровая.

И вообще, это была уже не та слабая и беззащитная девушка, которую я знал и любил. Теперь я видел перед собой этакую суперменшу, героиню голливудских боевиков. Мила Йовович из "Ультрафиолета" или "Пятого элемента" просто в подметки не годилась этой вамп-вумен во всем черном (черный свитер "под горло", черная кожаная куртка, черные плотные штаны "в обтяжку") и с сотовым телефоном в руке, поднесенной к уху.

С кем она могла разговаривать сейчас? И где это, интересно, она раздобыла весь этот траурно-боевой гардероб ?

Хотя это было не так уж важно. Важнее было другое.

"Подстава". Меня провели, как кролика, потерявшего голову от одного вида самки.

Кровь бросилась мне в голову, наполняя ее гулкими, почти болезненными ударами.

Наверное, разумнее всего было бы тихо и незаметно исчезнуть во тьме, спастись бегством куда глаза глядят.

Но вместо этого я, стараясь не производить шума, вошел в дом.

До моего слуха донесся сухой деловитый женский голос. Вовсе не тот, которым вечность назад моя Мируля, Мируся, Синичка говорила: "Родненький мой"…

Голос докладывал кому-то:

—… стопроцентно, шеф… Да, всё вполне естественно… Сорвался в пропасть в гололед — что может быть естественнее?.. Правда, пришлось ему в этом немного помочь… встречный грузовик и все такое… Но парни из группы поддержки сработали четко…

Сжав кулаки, я шагнул в комнату, и Мира умолкла, не сводя с меня глаз.

Однако, кем бы ни была эта сучка, надо отдать должное ее профессионализму. Растерянность ее длилась не более семи сотых секунды. Потом она сделала две вещи одновременно. Одной рукой отключила телефон, а другой достала, как фокусник, прямо из воздуха компактный браунинг и приказала:

— Ни с места, Тим. Дернешься — застрелю!

Я криво усмехнулся.

— Стереотипно мыслишь, Мируля. Я ведь убиваю не руками и не оружием…

Но вместо того, чтобы выстрелить в нее смертоносным Словом, я хрипло спросил:

— Зачем?

Она ответила так же кратко:

— Ликвидация киллера.

Потом добавила:

— Уникального. И очень опасного…

— Значит, всё, что у нас с тобой… — спектакль? — зачем-то осведомился я, уже зная ответ. – Это тоже входило в сценарий шоу для одного-единственного зрителя?

Мира безжалостно ухмыльнулась.

— Инсценировка, — уточнила она. — У нас это называется так.

— У кого это — у вас?

— Без комментариев.

— А твой дар? Тоже — туфта? И та старушка, которую ты спасла?..

Она вдруг мягко улыбнулась, на мгновение став прежней Мирой. Но ствол пистолета не опустился даже на эти миллисекунды.

— Дурачок, — почти ласково сказала она, но от ее тона у меня по спине пробежали мурашки. — Такой опасный — и такой доверчивый. Эх ты, а еще назвался Программистом!.. Впрочем, ты действительно программировал — но только самого себя. Ты внушил себе веру в сказку. Которую сам же и придумал… Овладев азами НЛП, ты уверовал, что Словом можно не только убивать, но и творить добро. А Слово — это оружие, и ничего больше. К сожалению…

Я как можно сильнее закусил губу, чтобы этой болью заглушить ту, что грызла меня изнутри бешеной крысой, пытаясь вырваться наружу.

— Неправда! — глухо произнес я. — Ты врешь! Во все времена были добрые Слова! По той простой причине, что если есть минус, то должен быть и плюс…

— Во все времена? — повторила Мира. — Что ж, возможно, когда-то так и было. А в наше время Словом только убивают. Не веришь? А ты возьми любую газету. И не обязательно – бульварную дешевку. Возьми даже самую респектабельную. И что ты там увидишь?.. Клевету, ложь, обман, злобное ехидство, ядовитые фразы… Или включи телевизор. Какое-нибудь ток-шоу, так называемые диспуты в прямом эфире… И что? Ложь, вражда, ненависть — их ведь так легко разжечь словами…

Я мотнул головой, и брызги крови из раны на голове разлетелись по всей комнате:

— Но зачем всё… так сложно? Ведь можно было убрать меня гораздо проще. Нож в спину — например, во время секса… Пуля снайпера… Яд в чашку чая… Вариантов много…

— А с такими, как ты, нельзя поступать просто, — покачала головой моя бывшая Синичка. — Вы же, доморощенные гении-психологи, — натуры сложные и тонкие. Да, вас можно убрать физически. Но гораздо эффективнее и интереснее уничтожать вас вашим же оружием. Подстроить так, чтобы вы прочувствовали на себе — как это больно, когда мир вокруг вас переворачивается вверх тормашками от жестокости окружающих. Лично я нашла и использую вот такой способ: сначала влюбить в себя "клиента", а потом довести его до такого состояния, чтобы ему очень захотелось убить меня. Любовь и ненависть – такие штуки, которые начисто выжигают проклятую способность манипулирования людьми...

Я машинально вытер рукавом кровь со своей щеки, уже не чувствуя боли. Внутри меня стремительно нарастала знакомая волна.

— Таких, как я? — повторил я. — Значит, я не первый у тебя?

— И, скорее всего, не последний. — Мира опять усмехнулась. — К сожалению… Слишком много вас развелось в последнее время, наемных душегубов, которые боятся запачкать руки в крови. Потому и возникла необходимость в нашей конторе. Мы нейтрализуем таких уникумов, как ты. Как ты верно заметил, если в мире есть минус, то должен быть и соответствующий плюс…

— А ты не боишься меня?

— Нет, — покачала она своей белокурой головкой. — Ты уже не сможешь убить меня. Ни-ког-да!

— Ты уверена в этом?

— Хочешь попробовать? — насмешливо изогнула она свою изящную бровку. — Что ж, давай!..

И тогда я выстрелил. Той вербальной формулой, которую мое подсознание мгновенно выделило, как змея вырабатывает порцию яда.

Я знал: эти Слова должны подействовать сразу. Но секунды проворачивались, как гигантские шестерни, а с белокурой бестией в кожаном костюме ничего не происходило.

Я обессиленно прикрыл глаза. В принципе, сейчас она должна выстрелить. Как на дуэли: если ты не убил противника — значит, он убьет тебя.

Однако выстрела не последовало.

— Теперь тебе ясно? — бесстрастным тоном спросила Мира. — Ты больше не Программист. И отныне твои слова никого не смогут убить…

По окнам вдруг полоснул свет автомобильных фар, и рядом с домиком послышался скрип тормозов останавливающейся машины.

И тогда Мира, хищно метнувшись вперед (и куда только делась ее хромота?), молниеносно ударила меня ногой в низ живота. Той самой изувеченной ногой...

Жуткая боль швырнула меня на пол и заставила скрючиться пополам, как червяка, которого раздавили тяжелым ботинком.

Голос Синички донесся до меня сквозь пелену боли откуда-то издалека:

— Это всё, чем я могу расплатиться с тобой за смерть тех, кого ты отправил на тот свет, гад. Потому что я не имею права убивать таких, как ты. К моему великому сожалению…

И она ушла.

А мои щеки опять стали мокрыми. Не то от крови, не то от слёз…

* * *

С тех пор прошло почти три года.

Мне удалось ускользнуть от грязных лап подручных Зефира, и я поселился в другом городе, на другом краю страны.

Мира действительно выполнила свою миссию: я больше никого не убил. Ни Словом, ни как-либо иначе. И не потому, что не мог. Просто не хотел. Не знаю, почему, но мне вдруг это стало противно…

Наоборот, я заочно окончил вуз, в котором когда-то учился, и теперь с дипломом врача-психотерапевта работаю в заурядной районной поликлинике. А еще полулегально практикую на дому. Стараюсь не отказываться даже от самых тяжелых и, казалось бы, "непрофильных" больных.

Кроме традиционных методов, я не перестаю пробовать на своих пациентах Словa. Самые разные, но неизменно — добрые, целебные, животворные…

Словно таким образом хочу доказать своей бывшей любимой, что она и ее коллеги ошибаются. Что среди множества слов, которые существуют во всех земных языках, обязательно должны быть такие, которые выполняют функцию волшебного ключика, отпирающего души и высвобождающие скрытые резервы человеческого организма.

И, по-моему, недавно я добрался до сути этого феномена.

Всё оказалось достаточно просто. Чтобы с помощью Слов нести людям добро, надежду, спасение и радость жизни, нужно сначала спастись самому, а потом — верить, надеяться и радоваться каждой прожитой миллисекунде. А самое главное — любить тех, на кого воздействуешь…

Вчера мне удалось всего тремя словами излечить от запущенного лейкоза десятилетнюю девочку, для которой родители уже заказали место на кладбище.

Я сказал ей: "Синичка ты моя!".

Она была так похожа на Миру…

Рассказ опубликован в журнале "Если" № 4, 2010 г.